Юрий Дмитриев

НАША ГОРДОСТЬ – ПСОВАЯ БОРЗАЯ

«Старый граф, всегда державший огромную охоту, в день 15-го сентября, развеселившись, собрался сам выехать на охоту.

Всех гончих выведено было пятьдесят четыре собаки, под которыми доезжачими и выжлятниками выехало шесть человек. Борзятников, кроме господ, было восемь человек, за которыми рыскало более сорока борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около ста тридцати собак и двадцати конных охотников.

Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шума и разговоров, равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведущей к отрадненскому лесу.

Изредка слышались то подсвистывание охотника, то храп лошади, то удар арапником или визг собаки не шедшей на своем месте».

Вспомнили?

Совершенно верно. Это великий Лев Николаевич Толстой – «матерый человечище»,  страстный зверовой охотник.

Когда снимался фильм «Война и мир», был отснят эпизод псовой охоты. Схватка собак молодого графа Н. Ростова с волком. На съемках участвовали тридцать, видимо самых лучших борзых. Волк был прибылой, к тому же соструненный. Ему в пасть вложили палку и обвязали вокруг морды ремнем, но, ни одна борзая «не притронулась» к зверю. У волка ахиллесово сухожилье на задней ноге перетянули сыромятным ремнем (чтобы не убежал со съемок). Волк еле бежал. Собаки погнались за волком, но приблизившись к зверю, борзая «тормозила свою скачку» и, подняв правило (хвост), разворачивалась кругом и возвращалась к хозяину. На волка собаки пускались и по одиночке и парами, но результат был тот же. Ни одна из собак не приблизилась к волку (В.И. Казанский, будучи консультантом на съемках фильма, в свою бытность рассказывал мне).

А у Ростовых на той охоте было так.

« - Карай! Улюлю! Кричал молодой граф, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Мугурый (красный окрас с черной остью) молодой кобель другой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к мугурому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.

- Караюшка! Отец!.. – плакал Николай.

Старый кобель, со своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Тут что-то сделалось с Караем, он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.

Волк был облеплен собаками из-под которых виднелась серая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова. Карай держал его за горло. – Минута, когда увидел это Николай, была счастливейшей минутой его жизни. Но вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова матерого зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк лязгнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед.

Данило выпустил своего бурого мерина не к волку, но по прямой линии, к засеке, так же как и Карай – наперерез зверю. Благодаря этому направлению он подскакал к волку, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.

Никола не видел и не слышал Данилы до тех пор, пока не услышал звук падения тела и не увидел, что Данило уже лежит в середине собак, на заду у волка, стараясь поймать его за уши.

… Очевидно было и для охотников и для собак, и для волка, что теперь все кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данило привстав, сделал падающий шаг и всею тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данило прошептал: «Не надо, соструним», - и, переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и живого матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь»…

Русская псовая борзая, будучи собакой лесостепей и даже лесной полосы, должна была ловить зверя на коротке, на небольших полевых разрывах между островами леса или в лесу на небольших прогалинах или луговинах. Поэтому от борзой требовалось крайняя пылкость и прыткость (развить сразу необычную быстроту бега) с молниеносным броском. Такую борзую и создали тогдашние борзятники.

Созданная на Руси порода была в Западной Европе в большой славе и своей резвостью, и особенно работой по волку. Но при исключительной резвости на коротке она была неспособна к сколько-нибудь длительной резвой скачке.

Шло время и от быстрого и системного уничтожения лесов в России, русские псовые борзые были обречены на утрату тех признаков, которыми охотники дорожили в старину: короткая и бессильная вдаль собака теряла свое значение.

Знаменитые русские собакозаводчики П.М. Мачеварианов и Н.П. Ермолов, дав своим псовым борзым «бочковатое ребро и развитие мускулатуры (задатки резвости вдаль) от скрещивания с горскими собаками добились, что их собаки сохранили резвость не только на коротке, но и вдаль. Следует заметить, что у всех теперешних борзых есть кровь крымок и горок, которые играли наибольшую роль при «приливе крови».

У русских псовых борзых высоко ценилась злобность к волку. Следует различать злобу и злобность – это совершенно различные понятия. Под злобностью понимается исключительно врожденная, как бы инстинктивная, ненависть к волку. Такие борзые могли быть очень ласковыми к людям и, хотя редко, очень миролюбивыми, не злобными к другим собакам.

В те далекие времена особой злобностью отличались курляндские псовые русского князя Гавриила Феодоровича Барятинского, державшего огромную охоту. Его «волкодавы впивались даже в мезлого волка. Устанут трепать – закроют глаза и стоят неподвижно, вцепившись в волка, потом снова начинают трепать». Такими злобачами были и густопсовые, носившие название «волкодавов Алексея Григорьевича Орлова», графа, генерал-аншефа, величайшего генетика, создавшего породу орловских рысаков и густопсовую борзую.

Матерый волк очень резв и очень силен. И его надо было сначала догнать, а затем осилить. К сожалению, злобность крайне редко совмещалась с резвостью. Очень резвые борзые плохо брали волка и, видя в нем очень опасного противника, часто лишь щипали его за гачи. Матерый, побывавший в переделках волк очень хорошо понимал это, и позволял «заячницам» щипать себя за гачи. «Но вот спущены три кобеля, хорошо берущие волка. Волк покосился, мгновенно сообразил по той решительности, с которой они неслись к нему, что из этого может выйти, и в тот же миг вся фигура его преобразилась: голова опустилась ниже, шея вытянулась, толстым пушистым наростом поднялся загривок на его холке, могучие ноги замахали чаще».

Матерый волк не пруток, не резв и борзая исключительной резвости могла достать матерого с расстояния не более 240-250 метров. Но догнав материка, от собаки требовались особая злобность и сила.

Даже в те времена, когда русская псовая борзая была в зените своей славы, находилось не много отчаянных злобачей, бравших матерого в одиночку. Ведь материк несравненно сильнее любой борзой. Такими знаменитыми волкодавами были легендарные Зверь князя Г.Ф. Барятинского и Космач П.И. Каракозова.

Только очень злобные борзые брали мертво, а не вотхват, и по месту, то есть в ухо, шиворот или в горло, так как при таком приеме они могли быть в безопасности от волчьих хваток. И даже в том состоянии матерый волк, будучи настолько силен, тащил свободно двух, и даже трех вцепившихся в него борзых. Часто остановившись, подбивал под шею собак, державших его за горло, взмахивал задними ногами, и собаки отлетали в разные стороны. А сила хватки борзой такова, что стиснув челюсти, ее с трудом мог оторвать за ошейник охотник, обладающий большой силой.

Настоящими волкодавами назывались те борзые, которые брали волка по месту без отрыва, то есть у которых, как у бульдогов или теперешних ягдтерьеров, сводит судорогой мышцы челюстей. Разумеется, у таких собак они были сильно развиты.

Самым лучшим приемом считался прием в глотку и горло, при котором волк начинал задыхаться. Были случаи, когда волк оказывался задушенным.

Но великие знатоки псовой охоты, А.И. Новиков, Н.М. Наумов, П.М. Мачеварианов замечали, что борзые захватывавшие волка за шиворот или в ухо, держали крепче, как бы замирая, без отрыва. Собака, захватившая в горло, хотя и не отрывалась, но время от времени старалась как бы ближе впиться в горло. Вероятно потому, что раздражалась хриповатыми звуками в горле волка. Она понимала, что не задушила его. Тоже самое можно наблюдать и при работе ягдов, взявших лисицу за горло.

Многие злобачи теряли при этом сознание, закрывали глаза, как бы лишившись чувств и продолжали держать уже принятого (заколотого) волка. Приходилось использовать специальные меры – собак приподнимали за задние ноги, разжимали челюсти отжимками, терли и дули в уши. Некоторые собаки при этом настолько озлоблялись, что бросались на охотника.

Натравливанием и частой практикой старые охотники добивались удачной травли прибылых и переярков, но беззаветная злобность, равно как и сноровка в приеме есть врожденные качества, передающиеся по наследству.

А.В. Назимов – богатый тверской собакозаводчик, перегодовавших кобелей брал прямо на охоту вместе со старыми собаками. И брали молодые мертво, по месту, а если получали хватку, то брали еще злобнее, в то время как обыкновенно молодые борзые после хваток начинают бояться волка.

Точно так же, как злобность борзых может быть развита практикой в течение нескольких поколений, ее, злобность, можно потерять, если потомством злобных собак будут травить только зайцев. Что мы и наблюдаем в настоящее время.

Старые охотники считали, что травля вольных, хотя бы молодых волков несравненно действительнее травли садочных, которых собаки брали неохотно. Травленный на садках волк не бежал, а чаще останавливался в оборонительном положении, и собаке было трудно подступиться к нему без хватки.

Преимущество борзой заключалось в ее прыткости. Она сначала опрокидывала волка, а затем хватала за горло или шиворот лежащего волка. Некоторые борзые опрокидывали волка грудью, другие «приспев к волку» давали ему такой «ровок» в гачу, что он летел через голову и, пользуясь моментом, приемистая борзая брала зверя по месту и держала без отрыва.

Но главным качеством борзой считалась не злоба, а резвость, быстрота скачки, мерилом всегда служил заяц и преимущественно русак. Старинные густопсовые, курляндские борзые предназначались большей частью для травли на коротких перемычках. Они отличались от хортовых и восточных борзых главным образом пруткостью – резвостью накоротке, сдавая последним скачки при ловле на большом расстоянии. Среди них были уникальные экземпляры. Чистопсовый борзой кобель Марс А.И. Храповницкого – калужского охотника, владельца большой псовой охоты, отличался необыкновенной злобностью, соединенной с резвостью. Однажды им было затравлено в утро 12 русаков. Он брал в одиночку и волка.

Нужно заметить, что все лихие борзые – это такое же исключительное явление, как гении среди людей.

Едва ли не большинство борзых, знаменитых своей резвостью, представляли первую помесь псовых с горскими. В них счастливо соединились пруткость и бросок первых с силой вторых. Резвость на коротке (пруткость) в значительной степени зависела от манеры поскачки, совершенно отличной у них от поскачки хортовых и восточных борзых.

Кроме пруткости, все старинные русские борзые отличались от всех хортовых и восточных борзых своим броском, нераздельно связанным с пруткостью. П.М. Мачеварианов говорил, что «бросок это тот быстрый, молниеносный страшный порыв, который резвая собака делает в поимке зверя». По мнению П.М. Мачеварианова и Н.П. Ермолова в собаках с примесью горских или крымских бросок усиливается, удлиняется.

Собака исключительно псовой крови делала бросок к зайцу в 3-4 саженях от него, а мешаная собака, доскакав сажен 8-10 до зайца, бросалась мимо самой пылкой псовой и уносила зверя из-под носа. У собак лихих, исключительной резвости бросок достигал до 20 саженей. Быстроту броска можно сравнить со стремительным падением сокола на летящую добычу. Задев по касательной за переднюю ногу лошади, борзая вышибала ей бабку, лошадь падала вместе с седоком. Налетев на пенек, борзая оставалась на месте, разбившись вдребезги.

Поимка с броском была почти всегда через голову, собака перекувыркивалась или падала с русаком. Она убивала его грудью, разбивая ему ребра или задние ноги. Курляндские борзые почти всегда «били как поленом». Следует заметить, что манера поскачки псовых и их пруткость не благоприятствовали и не способствовали поимчивости, особенно при увертливости зайца.

Все прежние корифеи псовой охоты – великие псовые охотники – П.М. Мачеварианов, Н.М. Наумов, Н.Н. и П.М. Ермоловы, А.И. Новиков, Г.Ф. Барятинский, А.С. Вышеславцев и многие, многие другие, писавшие о ней статьи и книги, считали наличие у псовой борзой броска безусловной истиной. И не нам, считающими себя в последнее время «знатоками и ценителями» борзой браться оспаривать утверждения былых псовых охотников.

Сколько охоты и работы борзой видели старые охотники, и сколько удается видеть нам? Как много собак видели (имели) они в своих охотах, да и какие возможности имели они для изучения способности своих борзых? У них были очень большие возможности, а у некоторых владельцев огромных псовых охот – почти безграничные. Граф А.Г. Орлов – один из «хранителей и собирателей» густопсовой борзой, князья Голицины, Гагарины, Лопухины, граф Салтыков, Уваровы, А.П. Волынский, Н.И. и П.И. Панины, столбовой дворянин П.А. Березников имели огромные сказочные псовые охоты.

По сведениям Росохотрыболовсоюза обществами охотников и рыболовов системы РОРС за 1981 год было зарегистрировано 2933 борзые. Сюда входят и русские псовые и хортые и южнорусские – все, что применяются на охотничьем промысле. Это количество собак сравнимо разве что с поголовьем псарного двора последнего фаворита русской императрицы Екатерины II – П.А. Зубова.

В начале XIX века в России было четыре самостоятельные породы псовых борзых: русская псовая, курляндская, густопсовая и чистопсовая. При этом каждая из пород имела разные, более или менее наглядные отличия. В те далекие времена почти каждый состоятельный помещик вменял себе в нравственную обязанность держать борзых и гончих, иногда в значительном количестве, то есть сотнями.

Многие из владельцев таких крупных заводов, например А.В. Жихарев, С.М. Глебов из ложного самолюбия не позволяли мешать своих собак с чужими и вели породу в безусловной чистоте, придерживаясь одного из типов с некоторыми мелкими отличиями, главным образом окраса, роста, склада. Вследствие такого замкнутого ведения породы в различных местностях России образовались многочисленные разновидности – отродья этих типов, имевшие весьма устойчиво передававшиеся приметы и называвшиеся по фамилии владельцев: трегубовские, плещеевские, сущевские, протасьевские, ермоловско-мачевариановские, назарьевские и т.д. В конце XIX века возрождение псовой охоты и выставки борзых вызвали открытие настоящих заводов борзых с исключительной целью их продажи. При этом не обращалось внимания на полевые качества собак, с которыми почти не охотились. Эта торговля, поддерживаемая усиленным спросом русских борзых за границей, привела к тому, что было испорчено много очень хороших собак, с каждым поколением утрачивавших резвость, злобность, жадность к зверю, скакавших по охоте. А для настоящей русской псовой охоты нужна была не диванная псовая борзая «величественного вида», а резвая и злобная собака, с которой можно было травить и «русака и красного зверя».

В это время появилось много «эфемерных показных охотников» мелькнувших и угасших подобно метеорам, нанесшим много вреда псовой охоте. Они покупали по дорогой цене плохих и прекрасных собак, вязали их, а через 3-4 года, перепортив поголовье, уничтожали свою охоту, к которой не имели никакой склонности. Таким образом, «исчезло бесследно немало первоклассных кобелей и сук, которые в руках настоящих охотников принесли бы много пользы и могли бы способствовать улучшению русских борзых».