Ружейная охота с гончими не везде и не всеми охотниками производится одинаковым образом; неодинаковость зависит и от местности, и от привычек зверя, на которого охотятся, и, наконец, от характера охотников и качества употребляемых гончих.

Вообще ружейную охоту, в которой употребляются гончие, можно разделить на две категории: на охоту неподвижную и ходовую, которая, в свою очередь, бывает пешая и верховая.

Такое деление можно принять только теоретически, ибо на практике очень нередко неподвижная охота по необходимости превращается в ходовую, а эта последняя — в неподвижную.

Слава богу, мы живем не в стране «просвещенных мореплавателей» и не в немецком Vaterland’e, где, если пошел за куропатками, так все равно что в курятник — кроме известной дичи, ничего не встретишь... У нас убить русака или гуся, отправляясь стрелять бекасов, стрелять по волку или лисиц, охотясь по зайцам, — не редкость; всякому мало-мальски бывалому охотнику выпадали такие случаи или он был их свидетелем. Принимая все это во внимание, нельзя не согласиться, что такая педантически односторонняя охота, какая существует у наших западных соседей, у нас, по меньшей мере, смешна.

Однако хотя на практике часто один способ охоты с гончими невольно переходит в другой, деление на охоту неподвижную и ходовую остается вполне правильным, ибо каждая из них может самостоятельно практиковаться в чистом виде и многие педанты считают чуть не за смертельный грех нарушить раз установленный порядок производства охоты, а в некоторых случаях нарушать его не позволяет и благоразумная осторожность, в особенности, если в охоте участвует многочисленная, разношерстная и не слишком надежная компания.

До упадка псовых охот ружейная охота с гончими в настоящих русских губерниях почти не существовала. Нельзя сказать, чтобы она в те времена была совсем неизвестна: заезжие курляндцы и поляки, преимущественно офицеры и ссыльные, нередко привозили своих гончих и свой метод ружейной охоты, но у нас эти примеры не находили удобной почвы для развития, и охота с гончими существовала в известной местности лишь пока жил в ней заезжий охотник, около которого временно группировалась разная охотничья мелкота из приказных, отставных солдат, мещан и дворовых, вообще той неинтересной публики, которой дорога заячья тушка и шкурка, добытые даром из-под чужих собак.

Настоящие русские охотники и в те времена делились на псовых и ружейных, но эти последние охотились исключительно по перу, да очень немногие по недоступному для псовых охотников крупному лесному зверю. Некоторые были в одно время и псовыми и ружейными, но общепринятый в то время взгляд на охоту значительно разнился от существующего теперь. Исключительно ружейный охотник, или егерь, как тогда он назывался, считал ниже своего достоинства охотиться иначе, как с легавой, и не стал бы охотиться и тем более держать «диких» и «глупых» гончих.

Исключительно псовые охотники вообще недолюбливали ружейных, что, вероятно, в силу наследственности, заметно и в современных... Охотники псовые, и в то же время ружейные, строго держались охот по временам года: летом охотились с ружьем и легавой, А осенью заменяли ружье сворой, которую все-таки предпочитали, как более подходящую к русскому характеру: они считали грехом бить из ружья то, что можно травить, что доставляет более наслаждения при охоте с борзыми.

Повальное уничтожение псовых охот, имевшее последствием миллионные убытки от волков, не уничтожило охотников, которые с завистью стали поглядывать на огромную массу красного зверя, быстро возраставшую. Завести псовые охоты было большинству не под силу, и начала распространяться ружейная охота с гончими. Не ошибаясь, можно сказать, что большинство существующих в настоящее время охотников с гончими в былые времена были бы страстными псовыми.

Сначала ружейная охота производилась наподобие псовой, то есть охотники занимали лазы из острова и потом бросали гончих. Но ружье — не борзые; травля доставляет удовольствие, сильнейшее возбуждение охотник чувствует и во время травли; это-то, собственно, и дорого, выстрел же оканчивает, прекращает охоту; вот почему бывшим огневым борзятникам и их детям, выросшим в их среде, под влиянием разжигающих русскую кровь рассказов, не по нутру приходился этот первообраз ружейной охоты — это немецкое терпеливое выжидание на лазу не удалой бывалой травли, стоившей ожидания, а только финала — выстрела.

Кроме того, то, что было удобно с несколькими сворами, которыми можно было беречь если не все, то главные лазы, для одного ружейного охотника оказалось невозможным: большая часть зверя уходила не занятыми лазами, а немногие охотники — соседи, по отдаленности усадеб, не могли собираться для совместной охоты; нанимать же охотников — стрелков не было принято, а по старой привычке держали по два, по три человека для езды под стаей. Охота не клеилась и, как я и говорил уже, многие, не особенно рьяные охотники скоро махнули на охоту рукой.

Но другие зато стали настойчиво добиваться удачи, перестали задерживаться лазом из острова, не брезгали забраться в лес, и конечно, открыли, что в острове можно скорее встретиться со зверем, который в нем кружится. Это был уже значительный шаг вперед: потребовалась особая сметка, чтобы определять лесной ход зверя, чтобы подвигаться своевременно в ту или другую сторону, сообразуясь с гоном и, раз попав на этот путь, охотники начали уже ходовую охоту, которая доступна и одинокому ружейнику, а, главное, более удовлетворяет настоящего охотника.

Наконец, высшей формой ружейной охоты с гончими явилась верховая охота, до сих пор еще малораспространенная, но бесспорно стоящая выше всех других способов и вполне удовлетворяющая настоящего русского охотника, лишенного силой обстоятельств возможности содержать заветную псовую охоту.